Две тысячи пятый год. Маленькая деревушка, затерявшаяся в бескрайних русских просторах, погрузилась в послеобеденную дрему. Палящее июльское солнце раскалило крыши домов до бледного свечения, заставив всех обитателей попрятаться в прохладных сенях и за плотными занавесками. Воздух над просёлочной дорогой колыхался, словно живой, наполненный густым ароматом нагретой пыли, полевых цветов и спелых яблок из ближайшего сада. В этом знойном мареве лишь одна точка оставалась островком прохлады и безмятежности — старая, почти сказочная беседка, утопающая в ажурной тени вековой берёзы. Под её сенью, на мягком диванчике, обитом выцветшей тканью, сладко посапывали, прижавшись друг к другу, две маленькие фигурки — пятилетние двойняшки, брат и сестра. На их пухлых щёчках играли беззаботные улыбки, а ресницы отбрасывали тонкие тени на счастливые лица. Рядом с ними, откинувшись на спинку скамьи, сидел немолодой уже мужчина. Пальцы его привычно свернули самокрутку, дымок медленно поднимался в неподвижном воздухе, но взгляд его был устремлён вглубь себя, в те далёкие закрома памяти, где бережно хранился тысяча девятьсот семьдесят второй год.
Молодой человек по имени Виктор, полный сил и самых радужных надежд, только что получил диплом агронома и вернулся в родные края. Колхоз давно ждал своего специалиста, а его родители — единственного и горячо любимого сына. Душа их рвалась к простому, понятному счастью: поскорее женить двадцатисемилетнего отпрыска, услышать в доме звонкий смех внуков. Виктор обычно отмахивался от таких разговоров с улыбкой, но однажды ворвался в родительский дом с таким сиянием в глазах, что сомнений не оставалось — случилось нечто важное. Щёки горели румянцем, а улыбка, казалось, освещала всё вокруг.
— Ну, отец, я женюсь! — выпалил он, едва переступив порог, обращаясь к родителям, застывшим в изумлении.
— Вот и замечательно, родной мой, — защебетала мать, всплеснув руками, — Вот и славно. Осядешь ты, корни пустишь, детки пойдут, маленькие ножки затопочут по нашему полу. Хорошо-то как…
— Да погоди ты, матушка, дай слово договорить! — мягко, но настойчиво перебил её отец, внимательно вглядываясь в сияющее лицо сына. — А избрал-то кого, сынок? Чаровательница нашлась, что с первого взгляда сердце пленила? Чувствую, забрала она тебя, словно уздечку в свои ладони…
— Ох, отец, — выдохнул юноша, и лёгкий стыдливый румянец проступил на его скулах. — Забрала, и крепко. Стоило мне лишь взглянуть в её очи… Они будто прожигают насквозь, до самой души. Она такая… Я готов хоть сию минуту звать её своей супругой. Позовём дядю Степана? Он ведь искусник в сватовских делах, язык подвешен по всем правилам…
— Да остынь ты, голубчик, — пытался образумить его отец, качая седой головой, — Подумай хорошенько, невест в нашей округе — как ягод в лесу летом… Вон какие красавицы ходят: статные, румяные, хоть сейчас под венец…
— Нет, отец! — голос сына прозвучал твёрдо и бескомпромиссно. — Нет, я прошу, отправляйся к председателю, а я тем временем к дяде Степану побегу. Пусть с утра пораньше отправляются сватать мне мою Лену.
— Да с какой такой поспешностью, сынок? — не унимался родитель, — Никуда твоя избранница не денется, подождёт немного.
— Отец, я умоляю тебя, — в голосе Виктора зазвучала отчаянная мольба, — Сходи к Трофиму Игнатьевичу. Он человек уважаемый, его слово для родителей Лены — закон. А я тем временем к дяде отправлюсь…
И сын, не теряя ни секунды, выскочил из избы, оставив родителей в полном недоумении.
Час спустя в горнице Крутовых, за столом, ломившимся от незатейливых деревенских яств, восседали почётные сваты: сам председатель колхоза Трофим Игнатьевич и дядя Степан — признанный мастер свадебных церемоний. Отец Виктора, Пётр, раскрасневшийся от выпитой домашней наливочки, поглядывал то на смущённого сына, то на дорогих гостей, усердно подливая им в рюмки. Мать, сияющая от счастья, подперев ладонью щёку, тихо сидела в красном углу, не в силах сдержать радостной улыбки.
Договорились быстро — завтра же, с первыми петухами, посольство отправится к родителям красавицы. Поздним вечером отец с сыном, взяв под руки изрядно захмелевших послов, развели их по домам.
Однако случилось досадное недоразумение. Сваты, в силу своего весёлого и неконтролируемого состояния, так и не расслышали, какую именно Лену надлежит сосватать. Возлюбленная Виктора была совсем юной, едва достигшей возраста невесты, и в голову никому не пришло, что речь может идти о ней, «пацанке», как её все звали. Поэтому, едва оправившись от вчерашних возлияний, они направились прямиком к дому Черновых.
— Верно Виктор невесту приметил, — рассуждал вслух дядя Степан, шагая рядом с председателем, который ещё не до конца пришёл в себя, — Ленка у Черновых — девка хоть куда! Загляденье. Сам бы, кабы помоложе, не устоял. Эх, молодость!
На следующий день Виктор метался по дому, словно раскалённая дробь в сите, ожидая вестей о результатах сватовства.
— Чего ты мечешься, словно угорелый? — успокаивал его отец, — Свое дело они знают испокон веков. Свадьбе быть, не сомневайся!
Под вечер на пороге появился дядя Степан, находящийся в состоянии, сложно отличимом от вчерашнего.
— Всё, племянник! — воздел он руки к потолку и с размаху опустил их, словно рубя воздух. — Жених ты теперь настоящий! Сосватали мы твою Лену. А чего ты хотел? Девка в девках засиделась, за двадцать ей уже давно перевалило… Родители её от радости чуть ли не на руках нас в горницу внесли. Как угощали-то, как потчевали…
— Как засиделась? — не понял Виктор, и тень тревоги скользнула по его лицу. — Ей же только семнадцать минуло… Я даже боялся, что в сельсовете откажут расписывать… Лена моя… А вы кого сосватали-то?
Родители и сын уставились на дядю Степана. Тот заморгал, попятился и тяжко опустился на лавку.
— Как кого… — замялся он, — Лену Чернову. Красавица писаная! Ты сам сказал — Лена… Вот мы её и сосватали. А ты другую, что ли, приметил?
— Лену Белову, — выдохнул Виктор, и голова его бессильно опустилась на грудь. — Что же вы натворили? Мне кроме Леночки никто не нужен! Теперь сами и женитесь на этой… на этой перестоявшей девице!
Возмущение и горькие упрёки лились ещё долго, часа два, не меньше. Отец с матерью пытались угомонить расстроенного сына. Умоляли дядю Степана сходить к Черновым и извиниться за чудовищную оплошность, но тот наотрез отказался, ссылаясь на несмываемый позор. Когда о конфузе прознал председатель, он изрёк свой вердикт:
— Виктор, ты парень умный, образованный, — начал он, обводя всех строгим взглядом, — Но так поступать не годится. Девка сосватана. Уговор, как известно, дороже денег. Будь она хоть кривая, хоть хромая, а то ведь красавица, загляденье. И, поговаривают, к тебе давно симпатию питает. Как узнала, что ты сватаешь, так вся зарделась, а глаза засияли, будто две яркие звезды на ночном небосводе. Может, одумаешься, сынок? Может, она и есть твоя настоящая судьба? Новый домик, что колхоз для молодых специалистов выстроил, — ваш. Ты же агроном, тебе положено. Эх, заживёте, как у Христа за пазухой! Ты, конечно, решай сам, а я участвовать в позорище не стану. Её же теперь на всю деревню ославят. Сосватали, мол, а потом — от ворот поворот. И куда ей после этого идти? Куда податься?
Мать, зажав в ладонях дрожащие губы, тихо всхлипывала в уголке. Отец тяжко вздыхал, поглядывая на побелевшее лицо сына. Не дождавшись внятного ответа, председатель развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
Прошла неделя. Виктор, отвернувшись лицом к шершавой стене, неподвижно лежал на своей кровати. Внезапно во дворе жалобно скрипнула калитка. Мать робко выглянула в окошко и испуганно ахнула.
— Чего там ещё? — прикрикнул Пётр, — Кто пришёл?
— Родители Лены Черновой, — покачала головой мать, бледнея, — Той самой… Что же теперь делать-то, Петя?
Не успели они опомниться и прийти в себя, как на пороге уже стояли нежданные визитёры. Они постояли немного, переминаясь с ноги на ногу, переглянулись между собой и, широко улыбаясь, переступили порог.
— Здравствуйте, хозяева, будущие родственники! — прогремел раскатистый голос Григория, отца невесты. — Неделя уж с момента сватовства миновала, а вы и виду не подаёте. Пора бы и дела обсудить: как свадьбу справлять будем, какое приданое собрать… А где жених-то наш, заждались уже?
— Проходите, проходите, дорогие гости, — засуетилась хозяйка, пытаясь скрыть смущение неестественной улыбкой, — Присаживайтесь, отдохните с дороги. Я сейчас самовар поставлю, угощу вас, чем бог послал…
Поздним вечером, довольные и слегка подвыпившие после щедрого угощения, супруги Черновы покинули дом будущих родственников. Через два месяца сыграли шумную, на всю деревню, свадьбу.
Виктор прожил те дни, словно в густом тумане. Он не жил, а существовал, выполняя действия автоматически, будто глубоко спящий человек, который движется и говорит, не пробуждаясь.
Шли годы, в семье родились два крепких мальчугана. Он смирился со своей участью, научился быть хорошим отцом и примерным семьянином, но глубоко в сердце, словно заноза, жили боль и тоска по той, единственной. Со временем до него донеслась весть, что его Леночку сосватали в соседнее село. Тогда Виктор с головой ушёл в работу, пропадая в полях с раннего утра до поздней ночи. Возвращаясь домой, он неизменно заставал свою супругу Лену в заботах по хозяйству. Она встречала его сияющей улыбкой, хлопотала вокруг, ласково и без умолку щебетала о домашних делах. Весь дом, огород и двое озорных сорванцов держались на её плечах, и, казалось, ей всё было по силам.
Так незаметно пролетели двадцать лет. Дети выросли, окрепли и разлетелись из родного гнезда. Виктор не сразу обратил внимание, что его неугомонная жена стала прихварывать. Та же, не желая обременять его лишними тревогами, стоически скрывала свои недомогания. Когда же обратились к врачам, время было безвозвратно упущено. Через месяц Лены не стало.
В сорок семь лет Виктор овдовел и остался в пустом доме совершенно один. Его престарелые родители давно перебрались к старшей дочери в город. Он всё чаще стал предаваться воспоминаниям о юности, о своей первой, такой и не случившейся любви. Он смирился с мыслью, что жизнь прошла мимо, и теперь оставалось лишь доживать свой век, покорно ожидая финала. Всё чаще он прикладывался к бутылке, пытаясь заглушить терзающую тоску.
Тысяча девятьсот девяносто девятый год. Тёплые, бархатные дни бабьего лета окутали деревню золотистым покрывалом. На старом, поросшем травой кладбище медленно бродили одинокие фигуры. Виктор возвращался с могилы жены. Под ногами тихо шуршала пожухлая листва, и этот звук был похож на тихий шёпот прошлого. Впереди, на скамейке у тропинки, сидела женская фигура, и в её позе, в наклоне головы было что-то неуловимо, до боли знакомое.
Поравнявшись с ней, он машинально поздоровался. Женщина подняла на него глаза. И этот взгляд обжёг его изнутри, словно луч пламени, внезапно зажёгший давно погасший и забытый светильник в заброшенном доме. Это была она. Его Лена. Годы, казалось, не властны над ней. В свои сорок четыре она расцвела, возмужала и похорошела ещё больше, словно редкий цветок, который набирает силу и красоту с каждым новым рассветом.
— Здравствуй, Виктор, — прозвучал её голос, такой же мелодичный и тёплый, как в юности. — По супруге тоскуешь? Совсем осунулся, не узнать. А я своего три года назад схоронила — на рыбалке утонул, по пьяному делу из лодки выпал. Как ты живёшь-то, расскажи?
Они разговорились, медленно бредя с кладбища по тропинке, убегающей в деревню. И Виктора понесло, будто прорвало давнюю плотину. Он исповедался ей во всех своих ошибках, рассказал о роковой путанице, о том, что именно её, свою Лену, он мечтал назвать своей женой в тот далёкий летний день.
— Всё правильно тогда вышло, Виктор, — сказала она, и её ясные, мудрые глаза смотрели на него прямо и открыто. — Ты правильно поступил, что женился на Лене. Ты бы ей всю жизнь мог исковеркать своим нежеланием. А так — двое сыновей у тебя выросло, я слыхала, славные ребята. У меня тоже двое: сын да дочка. В городе живут, меня к себе звали, на покой…
— Выходи за меня, Лена! — вырвалось у него, и он, не помня себя, опустился на колени прямо у её калитки, вдавив колени в мягкую землю. — Правда, ну, сколько же нам ещё ждать? Выходи, а? Я ведь тебя одну, всю свою жизнь, в самом сердце носил!
Спустя месяц они тихо расписались в сельсовете. Никаких пышных пиршеств не устраивали, лишь сообщили радостную весть детям. А ещё через год Лена, к изумлению всей деревни, родила двойню. Виктор будто заново родился. Он воспрял духом, расцвёл, словно иссохший куст после долгожданного, обильного ливня. Звонкий детский смех и любимый, нежный голос жены наполнили его некогда пустой и безрадостный дом до краёв теплом, счастьем и самой жизнью.
— Виктор, кваску холодного не хочешь? — тихий, ласковый голос жены вывел его из задумчивости. Она протягивала ему глиняную кружку, с которой стекали прозрачные капли. — Жара сегодня невыносимая… Смотри, как сладко спят наши крошки…
Он жадно сделал несколько глотков, ощущая, как живительная прохлада разливается по усталому телу. Протянул Лене пустую посуду, и их пальцы ненадолго встретились в тёплом рукопожатии. Улыбаясь, он с нежностью посмотрел на двойняшек, безмятежно спящих в тени берёзы. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и в этом простом жесте была вся полнота мира. Он обнял свою супругу, притянул её к себе, ощутив знакомое и родное тепло. Он был счастлив. Счастлив так, как может быть счастлив лишь человек, прошедший через долгие годы тоски и заблуждений, чтобы в итоге обрести своё настоящее, единственное и прекрасное предназначение. И эта тихая, глубокая радость была подобна полноводной реке, несущей свои чистые воды в бескрайний океан вечности.