Иногда я ловлю себя на мысли, что нашу семейную жизнь можно было бы измерить в литрах бензина и километрах дорог. Мы с Максимом мечтали о машине. Это была не просто прихоть, не сиюминутное «хочу». Это была наша общая пятилетка, наш план, скреплённый будоражащей душу надеждой.
Всё началось три года назад, холодным ноябрьским вечером. Мы сидели на кухне, пили чай и смотрели в окно на заснеженную улицу, где наш старенький, но ещё бодрый сосед колотил по замёрзшему замку своей «девятки».
— Смотри, — тихо сказал тогда Максим, — и представь, что у нас тоже есть своя машина. Мы садимся утром, заводим мотор, и тепло сразу разливается по салону. Не надо ждать этот вечно ледяной автобус.
— А на выходных? — подхватила я, с энтузиазмом подсаживаясь к его мечте. — Поехали бы к лесу, к речке. Грибы собирать. Дети с ума сойдут от счастья.
— Именно, — он улыбнулся своей особой, сдержанной улыбкой, которая появлялась только в самые спокойные и счастливые моменты. — И в магазин не с сумками на колёсиках, а багажник полный. И к морю можно сворачивать когда захочется, не глядя на расписания поездов и заоблачные цены на билеты.
С того вечера всё и началось. Мы завели себе общую, тщательно скрываемую от всех копилку. Вернее, её роль исполнял обычный сберегательный счёт, который мы ласково, втайне даже от детей, называли «Автопарк». Каждая премия на работе, какая-то не запланированная, но сэкономленная тысяча рублей — всё это отправлялось туда. Мы экономили на всём, что только можно было себе позволить без фанатизма. Я перестала покупать кофе с собой, Максим сократил количество посиделок с друзьями в барах. Вместо походов в кино мы полюбили вечерние сериалы дома, под общим пледом.
По вечерам, когда дети засыпали, наш ритуал повторялся. Мы усаживались на диване с ноутбуком.
— Смотри, Ась, — говорил Макс, листая каталоги. — Вот «Рено Дастер». Вместительный, проходимый. В лес за грибами — самое то.
— А мне вот «Хёндэ Солярис» нравится, — спорила я. — Экономичный, надёжный. Для города и редких поездок идеально.
Мы могли часами сравнивать комплектации, считать страховку, расход топлива. Эти разговоры сближали нас сильнее, чем любое романтическое свидание. Мы были не просто мужем и женой, мы были командой, соратниками, вместе идущими к одной цели. У нас уже была скромная квартира в ипотеку, и машина должна была стать следующим кирпичиком в фундаменте нашего общего будущего, символом того, что мы всё можем, если мы вместе.
К прошлому месяцу на счёте скопилась уже приличная сумма — почти половина от стоимости новой «Шкоды Рапид», модели, на которой мы в итоге сошлись. Она казалась нам идеальным компромиссом: иномарка, не слишком дорогая в обслуживании, с хорошим багажником и пятью дверями.
— Ещё год, максимум полтора, — с надеждой в голосе говорил Максим, обнимая меня за плечи. — И мы её купим. Ты представляешь? Мы просто придём в салон и купим.
— Я уже представляю, как мы первые сто километров будем просто кататься по городу, никуда не спеша, — смеялась я в ответ.
Эта мечта грела меня изнутри. Она делала серые будни светлее, а мелкие бытовые трудности — не такими уж значительными. Казалось, ещё чуть-чуть, и наш семейный корабль обретёт, наконец, свой собственный, долгожданный парус. Я и подумать не могла, что этот парус мой муж готовит развернуть в сторону совсем другого берега.
Тот день, четверг, ничем особым не отличался. Я вернулась с работы, забрала детей из школы, сделала уроки со старшим, накормила всех ужином. Максим задержался, сказал по телефону, что «решают один вопрос». Голос у него был странный, взволнованный, но не уставший, а скорее приподнятый. Я подумала, что, возможно, ему выдали премию, и мы наконец-то сможем купить ту самую кофеварку, на которую я заглядывалась в магазине.
Он пришёл домой около восьми. В прихожей, снимая куртку, он не смотрел на меня, а его пальцы слегка подрагивали, расстёгивая молнию.
— Переодевайся быстрее, поедем, — сказал он, целуя меня в щёку. — Хочу кое-что тебе показать.
— Что такое? — насторожилась я.
— С премией тебя?
— Лучше, — он загадочно улыбнулся, и в его глазах плясали весёлые чертики. — Надень что-нибудь потеплее, мы ненадолго на улицу.
Я покорно накинула свитер. В голове проносились самые невероятные предположения. Может, он сюрприз к нашей годовщине приготовил? Но до неё было ещё целых два месяца. Или билеты в театр? Но зачем тогда так таинственно?
Мы вышли из подъезда, и он, взяв меня за руку, повёл не к остановке, а вглубь нашего двора, к старым гаражам, которые ещё помнили советские времена.
— Макс, куда мы? Там же темно и грязно.
— Не бойся, всё чисто, — он сжал мою ладонь крепче.
Мы остановились у металлических ворот одного из гаражей. Максим достал из кармана брелок с новенькой, блестящей ключ-картой. Со скрипом он приподнял ржавую дверь, и из тёмного проёма пахнуло запахом бетона, машинного масла и… чего-то нового, незнакомого. Запах свежей кожи и пластика.
Он шагнул внутрь и щёлкнул выключателем. Под слабым светом лампочки-груши я увидела её.
Она стояла там, занимая почти всё пространство маленького гаража, сверкая идеальным, глянцевым кузовом цвета спелой вишни. Новая, пахнущая не бытом и проблемами, а свободой и дорогой краской, иномарка. Я не сразу узнала модель, глаза залипали на плавных линиях, на безупречных стёклах, на хромированных деталях, которые отсвечивали жёлтый свет лампы.
Я замерла на пороге, рот приоткрылся от изумления. Сердце заколотилось где-то в горле.
— Максим… это… это чья?
— Наша, — произнёс он с гордостью, выдерживая паузу, чтобы насладиться моей реакцией. Он подошёл к машине и положил ладонь на капот, как бы ощупывая её реальность. — Ну как?
Ко мне вдруг вернулось дыхание, и я издала какой-то странный, сдавленный звук, не то смех, не то всхлип. Слёзы навернулись на глаза сами собой. Я подбежала к нему, обняла его за шею.
— Боже мой! Как? Ты взял кредит? — залепетала я, отскакивая к машине и снова возвращаясь к нему. — Это же огромные деньги! Но… мы же справимся, правда? Мы сможем платить? О господи, я не верю!
Я заглянула в салон через стекло. Новая, девственная обивка сидений, цифры на спидометре показывали всего несколько десятков километров. Панель приборов сияла, как ёлка.
— Завтра же везешь детей в школу! — воскликнула я, представляя себе их восторг. — И в субботу… в субботу мы едем за город! Обязательно! Хоть на час! Я уже хочу сидеть за рулём!
Максим смотрел на меня, и его улыбка стала ещё шире, но в ней появилась какая-то странная, напряжённая нотка.
— Да, завтра, — сказал он уклончиво. — Пойдём домой, холодно уже.
— А мы не можем сейчас прокатиться? Хоть вокруг дома?
— Не сейчас, Ася. Завтра. Всему своё время.
Он снова щёлкнул брелоком, и фары машины мигнули нам в ответ, словно подмигивая. Он опустил гаражную дверь, и таинственный блеск кузова скрылся в темноте. Я шла рядом с ним, держась за его руку, и всё тело моё трепетало от переполнявших меня эмоций. Я была абсолютно счастлива. Я думала, что этот день, этот вечер в гараже, пахнущем новой жизнью, стал самым ярким и радостным в нашей семейной жизни.
Я ещё не знала, что самое главное он скажет мне дома, на нашей уютной кухне, где на плите догорал суп, который я с таким чувством готовила для нашей общей, как мне казалось, мечты.
Мы вернулись домой, и я всё ещё находилась под властью эйфории. Дети уже спали, в квартире стояла уютная вечерняя тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов в прихожей. Я не могла усидеть на месте.
— Макс, давай позвоним твоей маме? Моим родителям? — предложила я, хватая телефон. — Пусть порадуются за нас!
— Не сейчас, — он остановил мою руку. — Уже поздно. Всё успеем.
Он разулся и прошёл на кухню. Я последовала за ним, всё ещё чувствуя лёгкость во всём теле. Он сел за стол, а я принялась разогревать ужин, продолжая планировать наше автомобильное будущее.
— Знаешь, мне кажется, надо сразу купить хорошие чехлы. С детьми всё-таки. И аптечку, и огнетушитель… Ой, а как насчёт страховки? Ты уже узнавал?
Он молча смотрел на меня, и на его лице застыла та самая странная улыбка, которая появилась у него в гараже.
Она была мягкой, но в уголках губ читалось напряжение, а в глазах — ожидание.
— Ася, садись, — наконец произнёс он.
— Сейчас, суп почти готов.
— Ася, садись, — он повторил тише, но твёрже.
Я выключила плиту и опустилась на стул напротив него. В груди что-то ёкнуло, предчувствие зашевелилось где-то глубоко.
— Что-то случилось? С кредитом? — спросила я, и голос мой прозвучал чуть сильнее, чем я хотела.
Он покачал головой, всё так же глядя на меня с этой невыносимой улыбкой. Потом медленно, будто пробуя слова на вкус, начал говорить.
— Машина… она очень понравилась маме.
Я моргнула, не понимая.
— Ну… и хорошо. Мы как-нибудь к ним съездим, покатаем её. Пусть порадуется за нас.
— Она уже порадовалась, — Максим положил руки на стол ладонями вниз. — Видишь ли… машину я купил для неё.
В кухне повисла тишина. Словно кто-то выключил звук во всём мире. Я слышала только гул в собственных ушах.
— Ты… что? — прошептала я.
— Для мамы, — повторил он чётко, как будто объясняя что-то очевидное ребёнку. — Ей одной тяжело. Автобусы, магазины… А так у неё будет своё средство передвижения. Она независима.
Мой мозг отказывался воспринимать эти слова. Они отскакивали от сознания, как горох от стены.
— Ты что, шутишь? — голос мой сорвался. — Это какой-то плохой анекдот, да? Над нашей мечтой?
— Это не шутка, — его улыбка наконец исчезла, сменившись выражением лёгкого раздражения. — Я совершенно серьёзно. Машина теперь мамина.
Комната поплыла перед глазами. Я ухватилась за край стола, чтобы не упасть. Тот самый запах нового салона, который я вдыхала всего полчаса назад, теперь стоял в горле комом.
— На… наши деньги? — выдавила я. — На те самые, что мы три года копили? На наши общие?
— Я больше зарабатываю, — прозвучало как удар хлыстом. — И я считаю, что вложил их в действительно важное дело. В помощь родному человеку.
Я вскочила с места, стул с грохотом упал на пол.
— Ты с ума сошёл! — закричала я, и слёзы наконец хлынули из глаз, горячие и горькие. — Это были НАШИ деньги! Наша мечта! Наши дети! Ты отдал всё… ей? Без единого слова со мной?
Он тоже поднялся, его лицо покраснело.
— А чего тут советоваться? Я принял решение как глава семьи! Мама меня растила одна, я ей обязан! А ты молодая, сильная, потерпишь. Автобусы ещё никто не отменял.
Фраза про автобус, произнесённая с таким ледяным спокойствием, обожгла сильнее, чем любая ругань. В ту секунду я не просто поняла — я увидела, как рушится всё. Наше партнёрство, наше доверие, наша «общая» мечта. Они рассыпались в прах, и на их месте остался только он — чужой мужчина с чужими ценностями, считающий, что имеет право решать мою судьбу, исходя из своих представлений о сыновнем долге.
Я смотрела на него, и меня трясло. Не от страха, а от осознания чудовищной несправедливости.
— Выходит, — голос мой дрожал, но слова были ясны, — все эти три года… наши разговоры, наши планы… всё это было для тебя просто игрой? Пустой болтовнёй?
Он отвернулся и вышел из кухни, оставив меня одну среди запахов недоеденного ужина и рухнувшего мира.
Я не знаю, сколько времени просидела на кухне в полной темноте. Слёзы давно высохли, оставив на щеках лишь стянутое ощущение соли. В голове стучала одна-единственная мысль, чёткая и неумолимая: «Это случилось на самом деле. Он не шутит».
Когда первые лучи утра окрасили окно грязно-серым светом, я поднялась с пола. Ноги затекли и не слушались. Я допила остывший чай из своей кружки, стоявшей в раковине. Чай был горьким и отдавал накипью.
Из спальни доносился ровный храп Максима. Он спал. Он мог спать после всего этого. Эта мысль вызвала во мне новую, свежую волну отчаяния, смешанную с яростью.
Я зашла в комнату к детям. Они спали, сплетясь ручками и ножками, их лица были безмятежны и чисты. Смотрю на них и понимаю: теперь всё, абсолютно всё, что я буду делать, — только ради них. Мои мечты о машине, о свободе передвижения — это всё было для них. Чтобы не тащить коляску в переполненном автобусе. Чтобы не стоять с двумя малышами на снегу в ожидании маршрутки. Чтобы съездить к морю, пока они ещё верят в сказки.
Я вернулась на кухню и начала готовить завтрак. Механически, без мысли. Нарезала хлеб, поставила молочную кашу. Руки сами выполняли привычные движения.
Первым проснулся старший, Семён.
— Мам, а папа вчера говорил, у нас теперь есть машина? Правда? — его глаза сияли от нетерпения.
— Папа тебе всё объяснит, — ответила я, и голос мой прозвучал хрипло и чуждо.
Потом встал Максим. Он вышел на кухню, свежий, выспавшийся. Он посмотрел на меня, и я увидела в его взгляде не раскаяние, а настороженность, ожидание новой сцены.
— Доброе утро, — сказал он, садясь за стол.
Я не ответила. Я стояла у плиты и мешала кашу. Молчание повисло между нами плотной, тяжёлой завесой.
— Мам, а мы когда поедем на машине? — не унимался Семён.
Максим откашлялся.
— Сём, слушай. Машину мы купили, но она будет у бабушки Люды. Ей одной тяжело, понимаешь? Она будет на ней ездить.
Лицо сына вытянулось от недоумения.
— То есть… она не наша?
— Она как бы семейная, — Максим избегал моего взгляда. — Бабушка будет нас иногда катать.
— А сегодня повезёшь меня в школу? — в голосе ребёнка зазвучала надежда.
— Нет, сегодня не получится, — Максим встал и налил себе кофе. — Бабушка ещё не привыкла.
Семён опустил голову над тарелкой. Он ничего не понимал, но чувствовал — что-то не так. В воздухе висел обман.
После завтрака Максим собрался на работу. В прихожей он задержался, будто хотел что-то сказать. Я продолжала мыть посуду, глядя в окно на проезжающие внизу машины.
— Ася, — наконец произнёс он. — Давай не будем портить воздух. Решение принято, ничего не изменить. Смирись.
Я медленно повернулась к нему. Моё спокойствие было обманчивым, внутри всё кричало.
— Смириться? — тихо переспросила я. — Смириться с тем, что ты в одиночку распорядился нашими общими деньгами? С тем, что ты унизил меня, поставив перед фактом? С тем, что наши с тобой мечты для тебя — ничего не значащий бред?
— Я не унижал тебя! — его голос сорвался. — Я позаботился о матери! Разве это плохо? Ты что, не любишь мою мать?
— При чём здесь твоя мать? — я сделала шаг вперёд, сжимая в руке мокрую губку. Вода капала на пол. — Речь о тебе! О нас! Ты мог обсудить со мной. Мог предложить помочь ей другими способами. Но ты выбрал самый подлый — украсть нашу мечту и подарить её ей! Ты думал о моих чувствах? О чувствах наших детей?
— Дети? — он фыркнул. — Они прекрасно доедут на автобусе. Я сам так ездил в детстве, и ничего, вырос.
— Поздравляю, — сказала я. — Значит, твоя цель — не дать своим детям ничего лучшего, чем было у тебя? Замечательная позиция.
Он резко надел куртку.
— Я не буду с тобой спорить. Ты не в себе. Машина уже оформлена, всё решено.
— Оформлена? — я почувствовала, как земля уходит из-под ног. — На кого?
— На меня, разумеется, — он открыл дверь. — А то, что деньги были общие… это твои фантазии. Юридически я ничего не нарушил.
Дверь захлопнулась. Я осталась одна в тишине прихожей, слыша лишь учащённый стук собственного сердца. Слова «юридически я ничего не нарушил» прозвучали как приговор. Но именно они, эти слова, стали тем толчком, который заставил моё оцепенение смениться холодной, ясной решимостью. Он думал, что я сдамся. Думал, что поплачу и смирюсь. Он ошибался. Я посмотрела на свои руки. Они больше не дрожали. Я подошла к телефону. Мне нужен был не психолог и не подруга для жалоб. Мне нужен был специалист. Тот, кто разбирается в законах. Я нашла в записной книжке номер своей бывшей однокурсницы, Кати, которая работала юристом в сфере семейного права. Я набрала номер.
— Катя, доброе утро, это Ася, — сказала я, и голос мой прозвучал удивительно твёрдо. — Мне срочно нужна твоя консультация. У меня семейная проблема. Очень крупная.
Катя согласилась встретиться в тот же день во время своего обеденного перерыва. Мы сидели в тихой кофейне недалеко от её офиса. Я, не в силах сдержать дрожь в руках, сжимала чашку с остывшим капучино и, сбиваясь, заглатывая слова, рассказывала ей всю историю. Про трёхлетние накопления, про наш «Автопарк», про сберегательный счёт, про гараж и ту самую фразу про автобус. Про то, что машина оформлена на Максима. Катя слушала внимательно, не перебивая. Её спокойный, профессиональный взгляд действовал на меня умиротворяюще. Когда я закончила, она медленно отпила глоток воды.
— Понятно, — сказала она. — Ситуация, к сожалению, типовая. Мужья часто считают, что раз счёт на их имя, то и деньги — их единоличная собственность. Но это заблуждение.
Я смотрела на неё, боясь дышать.
— Похоже, Максим плохо учил Семейный кодекс, — продолжила она с лёгкой усмешкой. — Согласно статье 34, всё имущество, нажитое супругами во время брака, является их совместной собственностью. Неважно, на кого из вас оформлен счёт или кто получал зарплату. Ваши общие доходы — это общие деньги.
— Но он сказал… «юридически я ничего не нарушил»… — прошептала я.
— Нарушил, — парировала Катя. — Совершив крупную покупку без твоего согласия. Подарок его матери — это сделка. И её можно оспорить в суде, признав недействительной, поскольку ты, как супруга, не давала на неё своего согласия.
Во мне что-то дрогнуло, прорвалось наружу. Слёзы снова потекли по лицу, но на этот раз — от облегчения.
— Значит… машину можно вернуть?
— Можно попытаться. Нужно будет подавать иск о признании сделки недействительной и о разделе совместно нажитого имущества. Суд обяжет его выплатить тебе твою долю от стоимости этого «подарка». То есть половину.
— Половину? — я вытерла слёзы. — Но это же несправедливо! Это были наши общие деньги!
— По закону — это справедливо, — мягко сказала Катя. — Вы же не будете пилить машину пополам. Её оценят, и он должен будет выплатить тебе денежную компенсацию. Есть ещё один важный момент.
Она посмотрела на меня прямо.
— Ты упомянула, что он не только снял общие накопления, но и занял у друга. Так вот, долги, взятые в браке без твоего ведома и не на нужды семьи, тоже можно оспорить. Но если он докажет, что взял деньги именно на эту машину, которую суд признает общей собственностью, то этот долг тоже могут поделить пополам.
В голове у меня всё перевернулось. Получалось, его «подарок» мог обернуться для него долговой ямой. Ирония судьбы казалась мне в тот момент божественной.
— То есть… если я подам на развод и на раздел… ему придётся отдать мне половину стоимости машины и, возможно, ещё и половину долга платить?
— В теории — да, — кивнула Катя. — Но, Ася, суд — это не быстро. Это нервы, время, деньги на юристов. Ты готова к этому?
Я откинулась на спинку стула и посмотрела в окно. По улице проезжала ярко-красная машина, такая же, как в том гараже. Раньше этот вид вызвал бы у меня боль. Сейчас — лишь холодную решимость.
— Да, Катя, готова, — сказала я твёрдо. — Я готова бороться. За свои деньги. За своё достоинство. И за будущее своих детей. Он думал, что имеет надо мной власть. Пора показать ему, что он ошибался.
Катя одобрительно улыбнулась.
— Хорошо. Тогда начнём с главного. У тебя есть доступ к выпискам по тому самому сберегательному счёту? Нужно зафиксировать движение средств.
— Я всё найду, — я почувствовала, как во мне просыпается давно забытая сила. Сила человека, которому нечего терять.
Я вышла из кофейни. Солнечный свет, который утром казался мне насмешкой, теперь освещал дорогу. У меня был план. И была правда на моей стороне. Впервые за последние сутки я почувствовала, что дышу полной грудью. Битва только начиналась.
Он приехал на следующий день. Я как раз собирала детей на прогулку, когда под окнами раздался наглый, короткий гудок. Я выглянула и увидела её. Ту самую вишнёвую иномарку, которая должна была стать нашей, а теперь была «маминой». За рулём сидела Людмила Петровна. Она вышла из машины, поправила новое, явно дорогое пальто и, не спеша, направилась к нашему подъезду.
Сердце упало куда-то в пятки. Я понимала, что этот визит — не случайность. Это был триумфальный выход. Демонстрация силы.
— Бабушка приехала! — крикнул Семён, выглянув в окно. — На новой машине!
Я глубоко вдохнула, собирая волю в кулак. «Только без истерик, — приказала я себе. — Только спокойствие и достоинство».
В дверь позвонили. Я открыла.
На пороге стояла свекровь с той самой сладковато-ядовитой улыбкой, которую я ненавидела больше всего на свете.
— Здравствуй, Анечка, — произнесла она, с порога окидывая меня оценивающим взглядом. — Можно на минуточку?
— Заходите, — сказала я нейтрально, пропуская её.
Она прошла в гостиную, грациозно опустилась на диван, положив новую сумочку рядом.
— Максимчик сказал, что ты немного расстроилась из-за машины, — начала она, делая вид, что сочувствует. — Напрасно, милая. Мужчина в доме должен принимать решения. А тебе не стоит волноваться, это плохо сказывается на детях.
Я стояла перед ней, скрестив руки на груди.
— Речь не о решении, Людмила Петровна. Речь об уважении. Общих целях.
— О каких общих целях ты говоришь? — она брови удивлённо приподняла. — Самая общая цель — это благополучие семьи. А я — семья? Я — мать твоего мужа. Значит, моё благополучие — это и ваше благополучие.
Её логика вызывала тошноту.
— Машину купили на наши с мужем общие деньги, — напомнила я, стараясь держать себя в руках. — На те самые, что мы years копили на мечту.
— Общие? — она сделала ударение на первом слоге, и слово зазвучало уничижительно. — А рожать ты ему тоже общих детей собралась? Или только моих внуков носишь? Всё, что есть у моего сына — это его. И он волен распоряжаться этим как хочет. А хочет он — позаботиться о матери. Это похвально.
В горле у меня встал ком. От её наглости, от этой извращённой правды, которую она сама для себя придумала.
— Ваш сын живёт в браке. Со мной. И у нас общие дети. И наши ресурсы — общие.
— Ресурсы, — фыркнула она, смерив меня взглядом. — Высказывания у тебя какие-то феминистские. Не нравится — зарабатывай себе на свою машину. А не устраиваешь скандалы из-за мужниных денег. Стыдно должно быть.
В этот момент из своей комнаты выбежала наша младшая, трёхлетняя Лиза.
— Баба Люда! Ты на новой машинке? — девочка смотрела на свекровь восторженными глазами.
— Да, золотце моё, — Людмила Петровна тут же сменила гнев на милость, протягивая к внучке руки. — Бабушкина машинка. Красивая?
— Очень! Покатаешь меня?
— Конечно, покатаю. Только не сегодня. Сегодня я спешу.
Она поднялась с дивана, снова став важной и недоступной.
— Ну, я пойду. Не провожай. И, Анечка, возьми себя в руки. Мужчины не любят истеричек. Испортишь отношения — сама же потом жалеть будешь.
Она вышла, оставив за собой шлейф дорогого парфюма и ощущение полной, абсолютной безнаказанности. Я стояла посреди гостиной и смотрела, как она садится в машину, заводит мотор и уезжает, сверкая на солнце чужым для нас счастьем.
Лиза тянула меня за подол.
— Мама, а мы поедем на бабушкиной машинке?
Я взяла дочь на руки, прижала к себе. Её тёплое, доверчивое тельце было единственным, что согревало меня в тот момент.
— Нет, солнышко. Мы на ней не поедем. Мы… мы поедем на своей. Когда-нибудь. Обязательно.
Я сказала это больше для себя, чем для неё. Чтобы не сломаться. Чтобы помнить, ради чего я теперь должна буду бороться. Этот визит не сломал меня. Он закалил. Теперь я видела врага в лицо. И понимала, что это — не один Максим. Это — целая система, которую предстояло разрушить.
Я ждала его возвращения с работы как никогда раньше. Не с трепетом и не со страхом, а с холодной, отточенной решимостью. Я провела этот день, собирая доказательства. Распечатала выписки со сберегательного счёта за три года, где были видны регулярные пополнения. Сделала скриншоты наших с Максимом переписок в мессенджере, где мы обсуждали модели машин, подсчитывали бюджет. Нашла даже старое, пожелтевшее распечатанное объявление о продаже той самой «Шкоды Рапид», которое мы когда-то вместе рассматривали. Всё это легло ровной стопкой на кухонном столе.
Когда ключ заскрипел в замке, я не пошла его встречать. Я сидела за столом и ждала. Он вошел, устало бросил сумку в прихожей и направился на кухню.
— Привет, — бросил он, направляясь к холодильнику. — Что на ужин?
— Присаживайся, Максим. Нам нужно поговорить, — сказала я спокойно.
Он обернулся, увидел стопку бумаг и моё напряжённое лицо. Его собственная маска усталости мгновенно сменилась настороженностью.
— Опять за своё? — вздохнул он, но всё же подошёл и сел напротив.
— Да, — кивнула я. — За своё. За наше. Я была у юриста.
Это его поразило. Брови поползли вверх, в глазах мелькнуло неподдельное удивление, быстро сменившееся раздражением.
— К какому ещё юристу? Чтобы просто посоветоваться, как с мужем жить?
— Чтобы узнать свои права. И вот что мне разъяснили, — я положила ладонь на стопку документов. — Деньги, которые мы копили три года, являются общим совместно нажитым имуществом. Твой «подарок» матери, совершённый без моего согласия, — это сделка, которую можно оспорить в суде.
Он фыркнул, но я заметила, как он сглотнул.
— Пугаешь? Ничего у тебя не выйдет. Машина оформлена на меня.
— Это ничего не меняет. Суд обяжет тебя выплатить мне половину её стоимости. А также, — я сделала паузу, глядя ему прямо в глаза, — половину того долга, который ты взял у друга на эту авантюру.
Его лицо начало краснеть.
— Ты совсем с катушек съехала! Влезать в мои долги?
— Это не твои долги, Максим! Если они взяты в браке без моих ведома и не на нужды семьи, то это наши с тобой общие долги! По закону!
Он вскочил, с силой отодвинув стул.
— Как ты смеешь мне угрожать! Я обеспечиваю эту семью!
— Обеспечиваешь? — теперь уже я поднялась, опираясь руками о стол. — Ты украл у своей семьи! Украл наши общие планы, нашу мечту, наше доверие! И ты думал, я просто поплачу и смирюсь? Нет.
Я выдохнула и произнесла то, к чему шла всё это время.
— Вот мой ультиматум. У тебя есть выбор. Либо ты возвращаешь машину, мы возвращаем деньги в общий бюджет и закрываем этот долг, либо я подаю на развод и требую раздела всего имущества. Ипотечной квартиры в том числе. И да, ты будешь выплачивать мне половину стоимости твоего «подарка» мамочке и половину этого долга. Алименты на двоих детей — отдельно.
Он смотрел на меня, и в его глазах читалось неподдельное изумление. Он впервые видел меня такой. Не плачущей, не умоляющей, а холодной и непреклонной. Он не ожидал такого сопротивления. Он думал, что я сломаюсь.
— Ты… ты шутишь? Из-за машины рушить семью?
— Не из-за машины, Максим! — голос мой дрогнул, но я не сдалась. — Из-за предательства! Из-за неуважения! Ты разрушил семью в тот момент, когда решил, что твоя мать важнее твоих детей и твоей жены! Ты поставил крест на нас, а не я!
Он молчал, тяжело дыша. В воздухе висела тишина, густая и взрывоопасная.
— И что? Ты решила, что я испугаюсь и побегу всё возвращать? — на его лице появилась кривая ухмылка. — Мечтать не вредно. Ничего ты не сделаешь.
— Хочешь проверить? — тихо спросила я. — Завтра же я отнесу эти документы юристу и начну готовить иск. Дальше — дело времени. Но учти, после суда о добрых отношениях можно будет забыть. Навсегда.
Я повернулась и вышла из кухни, оставив его одного с его мыслями и с той самой стопкой бумаг, которая вдруг из простых распечаток превратилась в реальную угрозу.
Впервые за всё время я не плакала. Я чувствовала лишь ледяное спокойствие и усталость. Битва была объявлена. Теперь всё зависело от него.
Той ночью мы не разговаривали. Он ушёл спать на диван в гостиную. Я лежала в постели и слушала тишину, разбиваемую лишь редкими автомобильными гудками с улицы. Казалось, весь мир замер в ожидании. В спальне пахло его одеколоном, и этот знакомый запах теперь резал нервы.
Утром он ушёл на работу, не зайдя на кухню, не попрощавшись с детьми. Я поняла — его ответом стало молчание. Он выбрал мать. Окончательно и бесповоротно.
В моей душе что-то щёлкнуло. Обида, боль, отчаяние — всё это ушло, освободив место холодной, кристальной ясности. Я больше не была той женщиной, которая плакала над остывшим супом. Я стала другим человеком — тем, кто борется.
Я отвезла детей в школу и садик, вернулась домой и налила себе крепкого чаю. Рука не дрожала. Затем я взяла телефон и набрала номер Кати.
— Всё, — сказала я, едва она ответила. — Он сделал свой выбор. Начинаем готовить документы.
— Ты уверена? — спросила Катя. — Это точка невозврата.
— Мы прошли её две недели назад, когда он привёл меня в тот гараж. Я просто сейчас это осознала.
Я положила трубку и принялась за работу.
Систематизировала все чеки, выписки, скриншоты. Распечатала фотографии того самого сберегательного счёта. Всё это аккуратно сложила в папку. Это было моё оружие.
Вечером Максим вернулся поздно. От него пахло алкоголем. Он прошёл в гостиную, не глядя в мою сторону.
— Максим, — позвала я его из кухни.
— Мне нечего тебе сказать, — бросил он через плечо.
— Но мне есть что сказать тебе. Завтра утром я отнесу документы юристу. Иск будет подан на развод и раздел имущества. Включая твой долг.
Он резко развернулся и вошёл на кухню. Его лицо было искажено злобой.
— Довольна? Добилась своего? Разрушила семью!
— Не я её разрушила! — поднялась я ему навстречу. — Спроси у своей мамочки, довольна ли она! Спроси, стоила ли её новая машина распада твоей семьи!
— Не смей о ней так говорить! — он сделал шаг вперёд, и мне стало страшно. Но я не отступила.
— А как о ней говорить? Как о благодетельнице, которая подарила своим внукам развод родителей? Как о мудрой женщине, которая научила сына предавать жену?
— Я никого не предавал! Я выполнил свой долг!
— Свой долг ты должен был выполнять передо мной и нашими детьми! — крикнула я, и слёзы наконец вырвались наружу, но это были слёзы гнева, а не слабости. — Мы были твоей семьёй! А она — твоя мать, у которой своя жизнь! Но ты предпочёл стать её маленьким мальчиком, а не главой собственной семьи!
Мы стояли друг напротив друга, тяжело дыша. В его глазах читалась ярость, но где-то глубоко — и растерянность. Он не ожидал, что я пойду до конца.
— Убирайся к своей маме, — прошептала я, вытирая слёзы. — Забирай свои вещи и уезжай. Пока я не вызвала полицию.
Он смотрел на меня ещё с минуту, потом плюнул на пол и, не сказав больше ни слова, развернулся и ушёл. Через полчаса он вышел из спальни с сумкой в руках. Хлопнула входная дверь. Я подошла к окну. Внизу, подъехав к подъезду, стояла та самая вишнёвая машина. Из-за руля вышла Людмила Петровна. Она что-то спросила у сына, он что-то грубо ответил, бросил сумку на заднее сиденье и упал на пассажирское. Они уехали. Я осталась одна в тихой квартире. Скоро нужно было забирать детей. Нужно было им что-то сказать. Нужно было начинать новую жизнь. Я подошла к нашему семейному фото на тумбочке, где мы все вместе смеёмся, обнявшись. Я провела пальцем по стеклу, по лицу того Максима, который когда-то мечтал со мной о машине. Того, которого больше не существовало. Завтра начинался новый этап. Страшный, трудный, но честный. Я была готова.